Выжившим [litres] - Евгения Мелемина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минди все не звонила и не звонила, и Стефани потихоньку начала засыпать, припрятав телефон под подушку и крепко обхватив его пальцами.
Берт Моран и Кирк Майгейл разошлись по домам совсем недавно. Они курили за почтой траву и обсуждали будущее команды «Медведей», оказавшейся в полной жопе. Команде нужен новый капитан и квоттербек. Капитан и квоттербек, а не жалкий придурок с переломанными ногами.
О «жалком придурке» они говорят с особым презрением, пряча под ним прежнее уважение к Киту. Слишком горько было обоим после позорного вылета из четвертьфинала.
Потом Моран пошел в одну сторону, а Кирк в другую. Кирк сразу забыл о теме разговора и думал о том, где бы купить витые красно-белые шнурки для новых кроссовок. Моран топал домой, со злости и обиды за команду пиная камни и бордюры. Он пытался анализировать факты, но факты ему не давались. Моран знал только, что Хогарту конец. Школа никогда не простит ему этого проигрыша.
Кит Хогарт лежит на больничной кровати, держится за плотные синие простыни, сжимает пальцами тонкий матрас. Действие обезболивающего прошло, но он не зовет медсестру. Он терпит боль. Боль – его наказание за фиаско. За то, что не сообщил Опоссуму о своей травме. За то, что вышел на поле. За то, что подвел команду.
Ему так больно, что слезы текут по щекам, и высыхают на полпути – у Кита сильный жар.
И все же он пытается шевельнуть ногами, чтобы стало еще хуже, чтобы стало невыносимо, убийственно больно. Ему это удается, и Кит тяжело дышит, запрокинув голову. Он боится вскрикнуть, боится привлечь внимание.
Кто-то из жалости или по долгу может явиться и совсем некстати прервать его наказание.
Когда Кит закрывает глаза, он видит, как переворачивается земля, как мелькает мяч, уходя вбок. Видит стремительно приближающееся небо и номер на футболке Берта Морана.
Видит, как Берт спотыкается, тоже падает, падает рядом и на него, на Хогарта.
Опоссум дремлет на лавке. У команды для него плохие новости.
Видите носилки, тренер?
Это Хогарт. Он вышел на поле с разбитыми коленями и слил нам игру. Простите нас, тренер.
(Разве тренер не должен проверять состояние игроков перед игрой, Кит?)
– Нет, я сам… сам виноват, – сухим шепотом отвечает Кит этому разумному, теплому, доброжелательному голосу.
Голос умолкает, ему нечего добавить, а Кит продолжает свою пытку, доводя себя до потери сознания.
Заглянувшей в палату медсестре кажется, что он крепко спит.
Кевин Кленси курит сигару, глядя в окно. Ему видно совсем немного: переулок с мусорными баками, оконные проемы дома-близнеца напротив, кусочек просмоленной крыши никому не известного здания, которое можно увидеть только сверху, а внизу, на улицах, искать бесполезно.
Видно и точечную звездную сыпь на туго набитом брюхе неба.
– Надо валить из города, в котором такие звезды, – говорит он вслух. – Это не ночь, а пьяный сифилитик.
Город ничуть не обижается. Город ждет, равнодушно принимая холод ночи. Река тускло и медленно движется, рассекая его на волнистые куски, плотина сдерживает напор, люди охраняют дух и честь. Что еще может пожелать маленький гордый городок?
Нет, нет, он абсолютно счастлив и доволен. Если чего-то ему и не хватает, как не хватает белому кремовому торту красной вишенки, так это достойной сенсации.
В этом город совершенно согласен с Томми Митфордом.
Томасом Митфордом.
* * *
Новость о роковой травме Хогарта пришла к Томми рано утром от того же Алекса.
– Я тебе вчера звонил, – неодобрительно сказал он. – Где ты был? Куда ты, черт побери, провалился? В школе нет, на матче нет…
Томми с мобильником у уха стоял возле холодильника и набирал на блюдце кусочки розовой ветчины. За его спиной сидел истуканом мистер Митфорд. Миссис Митфорд с утра пораньше унеслась в полицейский участок, надев свою лучшую шляпу.
– Вчера? – переспросил Томми, добавляя на блюдце несколько крупных оливок. – Тусовался на собрании анонимных гомиков. Они посоветовали мне пойти и отодрать какую-нибудь малышку, я выбрал Карлу и даже завалил ее, но явилась моя мамаша и принялась макать меня мордой в унитаз.
– Шутишь, – фыркнул Алекс.
– Шучу, – согласился Томми, садясь напротив отца.
– Ты свои бредни записывай, может, напишешь потом роман в духе старого доброго гонзо…
– Тогда не шучу.
Томми свернул ветчину вокруг оливки и отправил получившийся рулетик в рот. Мистер Митфорд сидел неподвижно и смотрел в газету.
– Кит Хогарт провалил матч. Как думаешь, что по этому поводу написать? Если я попытаюсь его оправдать, меня сожрут.
– Почему провалил? – спросил Томми, переставая жевать.
– Потому что на ногах не держался. У него была серьезная травма. Там же, на поле, с него сняли защиту, я вертелся рядом: месиво. Никогда такого не видел. Не колени, а раздутые баклажаны. Херня какая-то. Ума не приложу, где он так навернулся и почему не сказал об этом Опоссуму. Так что мне писать? Предложи что-нибудь.
– Напиши, как есть. Напиши, что видел.
– Так нельзя, – после секундного молчания отозвался Алекс.
– Почему?
– Потому что если я напишу о том, что видел, кое-кто может решить, что я иду против общего мнения. А общее мнение такое: Хогарт кретин, обосравший старания всей школы.
– Даже так?
– А как еще? – заорал Алекс. – На него все надеялись! Он сам лично собрал эту чертову команду после ухода Кленси, он ее тренировал, он был в ответе за все это! Ему поверили, его уважали! А теперь что? Теперь мы полные отсосы в глазах целого округа! Чем выше забрались, тем больнее оттуда падать, да еще и вниз жопой… Лучше бы эту чертову команду расформировали до того, как он приперся сюда из Нью-Йорка.
– Подожди, – остановил его Томми, отодвигая блюдце. – Он виноват, по-твоему?
– А кто еще?
– Сейчас он где?
– В больнице. И не вздумай туда тащиться, Томми, если тебе дороги остатки твоей репутации. Если ты туда явишься, ты плюнешь в морду каждому, кого он подвел, а подвел он многих. И тогда они все развернутся и плюнут в морду тебе. Утонешь.
– Утрусь, – ответил Томми.
Мистер Митфорд поднял спокойные вопрошающие глаза.
– Отпустишь меня? – спросил Томми. – Проведаю друга в
